Марьина роща, где люди попроще

Картина "Гулянье в Марьиной Роще. 1827 год". Художник В. Я. Юцков. 2002 год.
 
Марьина роща не может похвастаться изобилием памятников архитектуры и выдающимися природными красотами. На первый взгляд, это ничем не примечательный район Москвы. Однако такое впечатление ошибочно, и не так проста и незамысловата Марьина роща, как кажется. Ее своеобразие в другом: уникальной истории и той необычной репутации, которая сопровождала эти места на протяжении большей части ХХ века.
 
Марьина роща видала на своем веку многое: и кабардинских родственников русских царей, и виднейших представителей дворянства, и представителей московского светского общества, и простой люд, без званий и титулов, и фабричных работяг, и самых отпетых разбойников. Чего здесь только не происходило, и каких только трансформаций не претерпела эта местность, в итоге изменившись до неузнаваемости. От былой рощи давно ничего не осталось, а вот концентрация будоражащих воображение легенд, роковых романов, литературных историй и разбойничьих баек, связанных с этими местами, по-прежнему высока.
 
Хотите познакомиться с историей Марьиной рощи? Читайте наш увлекательный рассказ об этом неоднозначном районе.  
 
 

Потомки султана Инала в родстве с русскими царями

 
Название «Марьина роща» появилось на картах только в XVIII веке. А в предыдущем столетии здешняя безымянная пустошь обрела одно из своих ранних названий — Марьина слободка — и первых родовитых владельцев — «выезжих» из Кабарды князей Черкасских.
 
В середине XVI века многочисленные ханства — осколки Золотой Орды — непрерывно донимали набегами окрестные коренные народы и земли Московского царства. В конце 1550-х годов, вскоре после взятия Москвой Казани и Астрахани, кабардинские князья обратились к русскому царю за покровительством и поддержкой. Союз сулил выгоду обеим сторонам, ведь преданный вооруженный сосед на юго-восточных рубежах для Москвы был очень удобен. В 1557 году князья перешли в московское подданство, а спустя четыре года политический союз скрепили династическим браком: избранницей Ивана Грозного стала кабардинская княжна Кученей, в крещении — Мария Темрюковна.
 
Темрюковичи появлялись в Москве и раньше, но брак этот привел их сюда надолго. Братья новой царицы — черкасы (или черкесы), как звали на Руси кабардинцев, — в крещении получают имя князей Черкасских и обширные вотчины на территории Московского царства. За первыми князьями потянулись другие. Прочные связи с царским родом, а вскоре и с другими знатными фамилиями (Черкасские породнятся с Романовыми, Шуйскими, Прозоровскими) обеспечат им мгновенный взлет по карьерной лестнице. Впрочем, положение это устойчивым не было: в бурных событиях XVI-XVII веков предки марьинских владельцев попадали на плаху, в ссылку и теряли владения так же стремительно, как получали.
 
Герб рода князей Черкасских.
 
«Над щитом украшенная драгоценными камнями корона, имеющая вид чалмы с сизым пером, изъявляет знаменитость родоначальника Черкаских князей Инала, который в половине XV века был Султаном в Египте и владел там более осьми лет, о чем, кроме многих восточных писателей, упоминает Гербелот и Дегин в истории о гуннах». — Из прошения кн. Черкасских на имя директора Герольдии О. П. Козодавлева, 1798 г.  

Князь Яков и Марьина слободка

 
Первым хозяином Марьина был боярин Иван Борисович Черкасский. Из-за родства с Романовыми его отец во времена Годунова потерял не только вотчины, но и жизнь, но то же родство при новом царе Михаиле Романове поднимет Ивана Черкасского на небывалую высоту. Его даже допускали к святая святых: исполнению «домашнего дела, которое всегда поручалось самым близким и испытанным людям, кому вполне можно было верить» — он «лечил государю волоски», т. е. попросту стриг.
 
В 1617 году по царевой грамоте князь Иван получает в вотчину «сельцо Осташково на суходоле». Спустя несколько лет здесь уже значатся «церковь во имя Живоначальныя Троицы, место дворовое попово, дьячково, пономарево, просвирницыно; пашни церковной земли 4 четверти в поле, а в дву потому ж; в селе пруд; да к тому ж селу слободка Бояркина, Марьина тож, … а в ней 63 двора бобыльских на оброк; под тою слободкою мельница в одно колесо; да в селе Осташкове двор боярской, да другой двор, а в нем живут деловые люди». Сельцо со слободкой располагались удачно: по пути на царское богомолье в Троице-Сергиев монастырь. В 1660 е годы уже сын Михаила Романова — царь Алексей Михайлович — в соседнем селе Алексеевском выстроит путевой дворец, а двоюродный брат Ивана Черкасского — князь Яков Куденетович — станет принимать царя у себя в Останкине.
 
Женившись на княжне Прозоровской, князь Яков породнился не с одним лишь этим родом, но также и с Шуйскими. После смерти бездетного брата Ивана он получил в наследство богатейшие владения, включая и сельцо Осташково с Марьиной слободкой, а по завещанию бездетного Ивана Шуйского к Черкасским вернулась их давняя родовая вотчина — село Иваново. Один из ближайших к трону людей, Яков Черкасский был чрезвычайно богат, его владения насчитывали десятки тысяч десятин земли с крепостными в нескольких уездах.
 
Портрет князя Якова Куденетовича Черкасского.
 
Всю жизнь князь Яков был рядом с царем: ездил с ним на богомолье и тешился на пирах. Первым воеводой в русско-польской войне он выиграл ряд важнейших сражений и серьезно потеснил поляков. В 1649-1650 годах Черкасский ведал Стрелецким и Иноземным приказами, а также Новой четью (приказ, собиравший доходы с кружечных дворов). Правда, был ли он хорошим управленцем, неизвестно: его деятельность оказалась слишком краткой, а военные успехи, как полагают некоторые историки, следует относить, скорее, на слабость противника и общий перевес сил, чем на заслуги полководца.
 
По имени князя и слободку Марьину станут называть Князь-Яковлевской: здесь поселятся «безпашенные бобыли» и дворовые Якова Черкасского. Слободка разрастется: более 200 здешних бобылей кормились ремеслом в Москве, и, судя по всему, успешно. В 1650 году, после Соляного бунта всех их, как и других жителей белых слобод, промышлявших в Москве и не плативших посадское тягло, переселяют в московские черные сотни. С этого времени и на следующие 25 лет Князь-Яковлевское придет в запустение. Из-за отсутствия прихода Патриарший приказ даже не станет брать дани с тогда еще деревянной останкинской Троицкой церкви. О чем свидетельствуют «Исторические материалы о церквах и селах XVI-XVIII ст.» Холмогорова В. И.: «В 7158 (1650) г. генваря 25, по государеву патриархову указу, вследствие челобитной, за пометою дьяка Ивана Ковелина "с Троицкой церкви данных денег имать не велено и из оклада выложить, потому что по Государеву указу от тоя церкви прихожане вывезены к Москве в черныя сотни"». 

Боярин-строитель

 
Жизнь в Марьиной слободке потихоньку возрождается лишь к 1670-м годам. В это время она принадлежит уже сыну князя Якова — Михаилу Яковлевичу Черкасскому. К 1676 году Троицкая церковь снова обрастает приходом и платит дань. Спустя два года писцы отмечают в Останкино 140 жителей, «дворъ сокольничий, въ немъ 15 человек дворовыхъ людей, дворы прикащиковъ и псаренный», а в Марьине около сотни дворовых людей, бобылей и наемных работников — «захребетников».
 
Михаил Яковлевич оставил по себе память не только в центральных уездах, где были его вотчины, но и в Сибири, управлять которой князя отправил царь Петр I. Начав обычный путь при дворе стольником, Михаил Черкасский стремительно и уверенно шагает вперед: в 1682 году становится боярином, еще через 2 года — ближним боярином. В 1685 году он воеводствует в Новгороде и борется с раскольниками, а в 1697 году вместе с сыном Петром уезжает воеводой в Тобольск, получив подробный петровский наказ.
 
Тобольское воеводство станет вершиной его карьеры — редкая по тем временам неподкупность обеспечила ему добрую славу и признательность царя. Обладатель 75 тысяч десятин земли и 50 тысяч крестьян, Михаил Черкасский во взятках попросту не нуждался и мог спокойно посвятить себя делу, тем более что дел было явно невпроворот. Царь наказывал ему и про «ясачных людей» — башкир и татар — (как взимать дань, беречься от набегов, крестить, когда хотят, и не крестить, коль не желают) и про служилых (кого куда отправить, кого отставить), и про запасы городские (пересчитать и отчитаться), и про строительство каменное (чтоб не горела казна), и о борьбе с корчмачеством, и о вреде табака. И даже — про горную разведку (ведь как раз накануне Петру I доложили о залежах руд в уральских недрах): «будет кто по какому сыску или по чьему извету где знает руды золотую или серебряную и медную и слюду и впредь сыщет, о том бы они извещали им Ближним Боярину и Воеводам, а по тем изветом рудных и слюдяных мест, смотря по времени… послать досматривать людей добрый, чтоб осмотря и описав, привезли тех руд в Тобольск для опытов».
 
Воевода Черкасский исполнил все, и даже больше. Он построил два Каменских, Алапаевский, Невьянский и Уктусский железоделательные заводы, кирпичный завод под Тобольском. В самом городе, как и приказывал царь, возвел из камня церковь, Приказную палату и гостиный двор. И уже по собственному почину открыл первую светскую школу в тобольском кремле: дети служилых учились здесь грамоте, латыни, арифметике, геометрии и военному делу.
 
Вид пруда, церкви и дворца в подмосковной усадьбе Шереметевых Останкино при утреннем освещении. Художник В. Е. Раев. Около 1858 года.
 
Строить князь Михаил Яковлевич успевал не только в Сибири, но и под Москвой. Еще в 1677-1683 годах он возводит каменную Троицкую церковь в Останкино, на месте прежней деревянной. Ее отделка завершится лишь в 1692 году, и это будет тот самый нарядный храм московского узорочья, что так органично вписался в останкинский усадебный комплекс XVIII века.
 
Вернувшись из Тобольска в Москву, в 1712 году бывший воевода умер, оставив свои вотчины в наследство сыну и будущему губернатору Сибири Алексею Михайловичу Черкасскому. 

Черепаха

 
Алексей Михайлович Черкасский работы не чурался, но от карьерной гонки уклонялся что было сил, правда, безуспешно. Этого обладателя громадного состояния и множества поместий приближали, уважали и слушали императоры и императрицы от Петра I до Елизаветы Петровны — Черкасский пережил всю эпоху дворцовых переворотов. Он стоял во главе Санкт-Петербургской канцелярии строений в самом начале столь непростого петровского строительства, был губернатором Сибири, действительным тайным советником, сенатором, кабинет-министром и даже президентом Коллегии иностранных дел в чине канцлера. 
 
Портрет князя Алексея Михайловича Черкасского.
 
Князь Черкасский был тучен, неповоротлив и не блистал красотой, так что прозвище Черепаха приклеилось к нему намертво. Придворные его равнодушие к чинам и неспешность принимали за глупость, леность и нерешительность, осыпая Черепаху нескрываемыми насмешками. Соратник Петра I Виллим де Геннин предлагал царю выдать сибирскому губернатору «мешочек смелости» (сам Черкасский умолял царя избавить его от перспективы губернаторства, но кто ж об этом вспоминал?). Жена английского посланника леди Рондо в своих письмах ехидно писала, что «голова его слишком велика и склоняется к левому плечу, а живот, который также очень обширен, наклоняется на правый бок».
 
Между тем результаты деятельности князя были, возможно, и не столь обширны, как его живот, зато весьма прочны. Волею судьбы и, вероятно, собственного медлительного упрямства, он, случалось, говорил и действовал, когда другие молчали. Так, среди общего молчания задав «неосторожный» вопрос, он окажется в числе авторов дерзкого проекта ограничения монаршей власти. При этом не только не пострадает, но и получит чин действительного тайного советника, «Андрея Первозванного» и «Александра Невского» на грудь, а также должность сенатора. Очень многим ему обязан Петербург: Черкасский непосредственно руководил осушением болот, занимался украшением и отделкой дворцов. В 1717 году он подал Петру І записку о введении денежной подати взамен обязательной отправки рабочих на петербургскую стройку, чем, видимо, существенно облегчил жизнь российской провинции: император к мнению Черепахи обычно прислушивался.
 
Черкасские вотчины продолжали при нем хорошеть. Незадолго до смерти князь обустраивает подмосковное Останкино: возводит здесь новый дом с «увеселительной залой», разбивает парк, проводит приемы и маскарады в честь императрицы Елизаветы Петровны.
 
Бывший, судя по всему, большим жизнелюбом, канцлер много ел и мало двигался. Перенеся два апоплексических удара, третьего он не выдержал. Черкасский-Черепаха умер в самом начале 1743 года, оставив все свое состояние единственной дочери Варваре – в замужестве Шереметевой. 

От леса до рощи

 
Земли, принадлежавшие сначала князьям Черкасским и позже — графам Шереметевым, были издавна покрыты лесами. В описании 1646 года, при Якове Куденетовиче Черкасском, значится «деревня Марьина слобода, а в ней бобыли беспашенные кормятся на Москве всякими промыслы и работою». Отсутствие пашни и близость к столице, пусть непреднамеренно, содействовали сохранению лесного массива.
 
Граф Петр Борисович Шереметев женился на единственной дочери и наследнице князя Алексея Черкасского — Варваре Алексеевне. В графских владениях Марьино продолжало играть подчиненную роль: в основном здесь проживали дворовые — обслуга Останкинского дворца.
 
Граф Петр Борисович Шереметев. Портрет работы И. П. Аргунова. 1760 год.
 
Появлению собственно рощи — отдельно стоящего небольшого леска — посодействовало расширение города. В 1742 году неподалеку от Марьина пролегла таможенная граница Москвы — Камер-Коллежский вал. Не просто линия на карте: вал воплотился в насыпь со рвом и заставами, а заодно с вырубленным вдоль всей его протяженности лесом. Вот тогда Марьина роща, отрезанная от основного лесного массива, действительно стала таковой. А для горожан превратилась в место досуга. «Густота рощи, совершенно одетой зеленью, предлагает приятную прогулку, здесь несколько верст в окружности со всеми прелестями неподкрашенной природы», — писал в начале XIX века «Московский альманах». 

Народные гулянья в Семик

 
Гулянья, впрочем, имели здесь особый оттенок. Главное из них происходило в Семик — четверг на седьмой неделе после Пасхи. Что не случайно: в этот день было принято поминать пропавших без вести или умерших без покаяния. В Москве же до этого дня хранились на «леднике» подобранные в течение зимы на городских улицах неопознанные трупы, в Семик осуществлялось их захоронение (вспомним и название «Божедомка», которое долгое время носила одна из близлежащих городских улиц, где как раз находился «убогий» или «божий» дом, иначе — «скудельница»). Неподалеку с середины XVIII века находилось и одно из вынесенных вдаль от центра московских кладбищ. 
 
Картина "Гулянье в Марьиной роще на Семик". Художник В. Е. Астрахов. 1852 год. 
 
Погребение усопших, проходившее при немалом стечении народа (в том числе и приходивших в надежде опознать пропавших родственников), парадоксальным образом завершалось разгульным праздником. Семик полагалось отмечать широко и разгульно, отчего обычно приключалось всяческое разнузданное веселье, доходившее в иные годы до кулачных боев «стенка на стенку». 

Марьина роща в литературе

 
Марьино тех времен если и отражалось в литературе, то, прежде всего, в городском фольклоре. Главной темой была трактовка самого названия: то ли идет оно от некоей «боярыни Марьи», владевшей здешними угодьями в давние времена, то ли от Марьи — атаманши разбойничьей шайки. Иногда возникал своеобразный гибрид — и рассказ уже шел о неверной боярской жене, бежавшей с разбойником…
 
Свой вклад в толкование топонима внес Василий Жуковский. В своей ранней (1809 год) повести «Марьина роща» он явно идет по стопам «Бедной Лизы» Карамзина, но в сентиментальное повествование властно врываются черты романтической «готики». Сюжет таков: сельчанка Мария, соблазнившись богатством заезжего витязя Рогдая, венчается с ним, забыв своего жениха, певца Услада. История кончается плохо: Мария терзается осознанием своей измены, полный подозрений муж убивает ее из ревности, страдающий оставленный жених превращается в отшельника. В довершение по роще, ставшей «Марьиной», бродит призрак убиенной… Словом, «все исчезло; одно только наименование Марьиной Рощи сохранено для нас верным преданием».
 
За Жуковским порадовал публику драматург и переводчик Иван Аничков, сочинив театральную интермедию «Воскресенье в Марьиной роще», сопровождавшуюся хорами и танцами, а вослед ему необычайно плодовитый и ныне забытый «народный писатель» Александр Орлов сочинил «истинно-сатирическую повесть» «Разгулье купеческих сынков в Марьиной роще», а беллетрист Василий Потапов разразился стихотворной драмой «Марьина роща и Сокольники».
 
Марьина роща стала однажды и фоном для балетной постановки. Дивертисмент «Семик, или Гулянье в Марьиной роще» написал в 1815 году композитор Степан Давыдов, спектакль шел в Москве с немалым успехом. Неплохо вписывался он и в празднование победы над Наполеоном и прославление русского оружия. Дело в том, что в период пребывания «Великой армии» в Москве Марьина роща оказалась своеобразной лазейкой, где под покровом леса москвичи проникали в город и выходили из него, не замеченные французскими пикетами. 
 
Картина "Семик, или Гулянья в Марьиной роще". Художник А. Грачев. 1845 год. 
 
Тогдашние гулянья в Марьиной роще не были чисто простонародными: сюда во множестве съезжалась и «чистая» публика. Есть сведения, что бывали здесь и Гоголь, и Пушкин. К примеру, Ксенофонт Полевой в своих записках рассказывает: «Весной того же года [1827], Пушкин спешил отправиться в Петербург, и мы были приглашены проводить его. <…> Уже был поздний вечер, а он не являлся. Наконец приехал А. М. Муханов <…> и объявил, что он был вместе с Пушкиным на гулянье в Марьиной роще (в этот день пришелся семик), и что поэт скоро приедет. Уже поданы были свечи, когда он явился, рассеянный, невеселый, говорил, не улыбаясь (что всегда показывало у него дурное расположение), и скоро после ужина заторопился ехать. Коляска его была подана, и он, почти не сказав никому ласкового слова, укатил в темноте ночи».
 
Михаил Лермонтов сделал рощу местом прогулок героя своего раннего незаконченного романа «Княгиня Лиговская» — персонажа вполне светского. «Все его путешествия ограничивались поездками с толпою таких же негодяев как он, в Петровский, в Сокольники и Марьину рощу. Можете вообразить, что они не брали с собою тетрадей и книг, чтоб не казаться педантами. <…> Печорин с товарищи являлся также на всех гуляньях. Держась под руки, они прохаживались между вереницами карет к великому соблазну квартальных. Встретив одного из этих молодых людей, можно было, закрывши глаза, держать пари, что сейчас явятся и остальные. В Москве, где прозвания еще в моде, прозвали их la bande joyeuse».
 
Но то беллетристика, а вот мемуары. Марьина роща как место вполне пристойное упоминается в мемуарах Елизаветы Петровны Яньковой (знаменитые «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово»): «Гулянье в Семик бывало очень большое в Марьиной роще, за Крестовскою заставой, не доезжая Останкина, принадлежащего графу Шереметеву; в особенности же, если гулянье 1 мая от дурной погоды не бывало или не удалось, то в Семик в Марьиной роще народа бывало премножество и катались в каретах».
 
Ближе к середине XIX века ситуация начинает меняться. Михаил Загоскин (его заметки о Москве 1840-х годов вышли под общим названием «Москва и москвичи»), посвящая Марьиной роще отдельный очерк, сетует на превращение этого «загородного гульбища» в хмельной балаган. Что наводит его и на философские размышления:«Тут, среди древних могил, гремит разгульный хор цыганок; там, на гробовой плите, стоят самовар, бутылки с ромом и пируют русские купцы. Здесь, у самой насыпи, за которой подымаются могильные кресты Лазарева кладбища, раздается удалая хороводная песня; кругом мертвые спят непробудным сном, а толпа живых, беспечно посматривая на эту юдоль плача, скорби и тления, гуляет, веселится и безумствует, не думая нимало о смерти. Что за чудная страсть у нашего простого народа веселиться на кладбищах? <…> Уж не остаток ли это наших языческих обычаев?»
 
Крестьянская реформа 1861 года довершила конец прежней Марьиной рощи. Земли, перерезанные к тому же железной дорогой, пошли с молотка, застраивались домами для бедноты и фабричными зданиями. Местность приобретала дурную славу, ее «загородное» положение способствовало привлечению криминального элемента. Что еще отразится позже в литературе: сюда братья Вайнеры поместят действие своей детективной повести «Эра милосердия», а после здесь же будут действовать герои телефильма «Место встречи изменить нельзя». 

Царская ветка в Марьиной роще

 
Долгое время Останкино и Марьина роща были одним целым. Вместе районы прошли путь от усадебных владений до шумного места народных гуляний. Но постройка Николаевской железной дороги, соединившей Москву и Санкт-Петербург в 1851 году, начала процесс их разделения, и прогресс нарушил привычное течение жизни. 
 
Марьина роща и Останкино на Плане Москвы 1890 года, изд. картографического заведения А. Ильина.
 
«В старину Марьина деревня переполнена была дачниками, по причине близости к городу и по соседству с густой обширной рощей, где можно было набрать грибов и ягод. <…> В настоящее время она стоит обнаженная, на солнцепеке, кое-где около нее высятся тощие березки, рябинник, запыленные акации, а сзади пролегает Николаевская железная дорога, оглашаемая пронзительными свистками и пыхтением огнедышащих паровозов». (Сергей Любецкий «Московские окрестности, ближние и дальние»).
 
С отменой крепостного права в 1861 году деревня Марьино перестала быть собственностью графа Шереметева. Земли от его дворца до Камер-Коллежского вала, в том числе и Марьина роща, оставались еще в его владении, указывает историк, краевед Петр Сытин. Но здесь же прошла и вторая «железка», Виндаво-Рыбинская, и Шереметевы к этим землям интерес потеряли. Граф сдал земли в аренду «Поземельному обществу», и оно-то рощу и вырубило, а землю сдало мелким собственникам. Так там выросли одно- и двухэтажные дома, где селилась беднота.
 
Окончательно отделила Марьину Рощу от Останкина соединительная железнодорожная ветка, так называемая Царская. По ней вагоны с Николаевской дороги перегонялись на Рижское и Смоленское направление Московской железной дороги. Но нужна она была не только для этого.  Не зря ведь эту второстепенную ветку назвали Царской. Императорская семья, прибывавшая из Петербурга в Москву на Николаевский вокзал, по этой небольшой ветке переезжала на вокзал Брестский (он же Смоленский, он же Белорусский). А уже оттуда, на колясках и в каретах — в Петровский путевой дворец. Ведь именно нынешний Белорусский вокзал находился к нему ближе всего.
 
Царская железнодорожная ветка на Плане города Москвы с пригородами 1914 года, изд. картографического заведения А. Ильина.
 
Улица, которая шла вдоль этой соединительной железной дороги, получила название Царская ветка. Она отличалась от остальных равномерным изгибом, который и сейчас помогает определить, где находились пути. Во второй половине ХХ века их убрали, а чтобы устранить «царскую» тему, улицу назвали просто Веткиной улицей, которая затем трансформировалась в улицу Веткина.
 
Постройка ветки ограничила Марьину Рощу с севера. Ее территория включилась в зону городского строительства. Вдоль путей поселились мордвины-угольщики, которые развозили по Москве уголь для самоваров. На самой же улице Царская ветка проживали машинисты и служащие Виндавской железной дороги. Она окончательно перерезала марьинорощинские земли, что превратило Марьину Рощу в городской тупик. А все, что сохранилось от соединительной ветки, сейчас является предметом интереса энтузиастов — следы щебенки, остатки моста, приметы насыпи. Лишь эти знаки и следы, да название улицы — Веткина — подтверждают, что некогда здесь пролегали железнодорожные пути, по которым перемещался императорский поезд. 

Бандитская роща

 
Любой порядочный лес имеет свои легенды, из наиболее распространенных — заколдованные места, клады и разбойники. Но если первые два сюжета применительно к Марьиной роще давно отошли в разряд «преданий старины глубокой», то, что касается последнего, многим москвичам он памятен если не по собственным детским впечатлениям, то уж точно по рассказам родителей.
 
Свою бандитскую репутацию Марьина роща начала приобретать в конце XIX века, и вряд ли под влиянием фольклора; причина была куда прозаичнее, и имя ей — индустриализация. Промышленный переворот в России привел к бурному росту городов, и Москва с десятками крупных и сотнями мелких фабрик как в городской черте, так и за ее пределами, была одним из лидеров этого процесса. Село Марьино еще со времен графов Шереметевых было населено ремесленниками, а теперь ему сам бог велел превратиться в растущую как на дрожжах фабричную окраину. Статистический справочник указывает, что в 1897 году в Марьиной роще проживало 7898 человек, в 1902-м — около 22 тысяч, а в1912-м — 33 тысячи. За 15 лет увеличение в 4 раза, что и говорить… Разумеется, большинство рабочих с окрестных фабрик снимали со своими семьями даже не комнаты — углы за занавеской. Понятно, что в таких условиях сюда тянулся люд не только рабочий, но и уголовный.
 
Картина "5-ый проезд Марьиной рощи, XIX век". Художник В. Я. Юцков. 2002 год.
 
В такой обстановке бок о бок с ремесленниками традиционных занятий в Марьиной роще процветали и предприятия нелегальные. Михаил Пришвин вспоминал о своей поездке сюда в середине 1920-х: «— Гражданин, — остановил я прохожего мрачного вида, — скажите мне, кто живет в этих жалких домиках? — Фальшивомонетчики, — ответил мне гражданин и больше не стал со мной разговаривать». Ясно, что поселились они здесь еще «до Советов». Большим спросом пользовались, благодаря близости Сухаревского и Минаевского рынков, перешивка и перелицовка краденой одежды. «Экипажное заведение», принадлежавшее Ивану Ланину, предоставляло бандитам рысаков. Вовсю торговали самогоном — что в годы винной монополии, что в период «сухого закона». «Девочки», промышлявшие на Тверской, тоже любили селиться здесь: экономно и добираться недалеко. «Дома» они, правда, не «работали», но со своими «котами» время проводили шумно и весело.
 
Помимо бедности и скученности, кривых переулков и «слепых» закутков, добавляло своего «колориту» старинное Лазаревское кладбище — идеальное место, чтобы скрыться от преследования. Историк Алексей Саладин писал в 1916 году, что оно «далеко не ласкает взгляда. Спрятавшись от шума за прочными стенами, кладбище покрыто буйной растительностью». А также три железнодорожные ветки: глухие места между путями тоже были популярны у «лихих людей». «Что ты как из-под моста?» — спрашивали местные плохо одетого человека: пройти под путепроводом и не быть ограбленным удавалось редким везунчикам. 

Эпоха новая — нравы старые

 
Революция приводит к оживлению бандитизма в новой-старой столице, и особенно на ее окраинах — в Сокольниках, Перово, за Рогожской заставой и, само собой, в Марьиной роще. В этих краях на Старой Божедомке (ныне улица Дурова) летом 1919-го был ликвидирован милицией знаменитый налетчик Яшка Кошельков с двумя подручными. Ранее он прославился уличным ограблением Ленина, в котором у вождя отобрали автомобиль, документы и пистолет. В это же время в Марьиной роще имеет свою «базу» дерзкая банда Кольки Хрящика (Николая Константинова), специализировавшаяся на грабежах квартир и частных домов; причем действовали бандиты недалеко от «дома» — в Останкино, Свиблово, за Бутырской заставой. По соседству с «орлами» Хрящика отсыпались и «гуляли» со своими «марухами» «деловые» Бориса Бондаря (Бондарева) и Ваньки-Хулигана (Клюикова), занимавшиеся вооруженными налетами на склады и прозванные за то «мануфактурщиками». К чести сотрудников недавно образованного Московского уголовного розыска (МУРа) все эти банды просуществовали недолго и были ликвидированы в 1920 году.
 
Картина "13-ый проезд Марьиной рощи, 1964 год". Художник В. Я. Юцков. 2002 год. 
 
Криминальная слава не покидает Марьину рощу и в годы НЭПа: вновь оживляется мелкое частное ремесло, вновь является большой спрос на «съемные углы». Но также немаловажно, что именно в это время власти ликвидируют главную «язву» тогдашней Москвы — знаменитую «Хитровку», Хитров рынок с его многочисленными «шалманами», «малинами» и «хазами». Немалая часть «хитрованцев» перекочевывает в Марьину рощу, благо сам район очень подходит для обитания людей, не любящих жить на виду. «Домишки и дворы словно нарочно расположены так, чтобы человеку, которому нужно удрать от погони, легко было перемахнуть на соседний двор, оттуда на полотно железной дороги. Будто бы сложенные из карт — дунуть — рассыплются — деревянные домишки полны воровских тайн», — описывал в своем очерке эти места корреспондент «Рабочей Москвы» в 1922-м году.
 
Казалось, «частный сектор», расположенный столь близко к центру города, был обречен; но нет, «ангелом-хранителем» района стал Генеральный план реконструкции Москвы 1935 года. Он предполагал решительное «наведение порядка» в городе, население которого в середине 30-х перевалило за 3,5 миллиона (накануне революции 1917 года оно было ровно в два раза меньше). Важной частью плана было создание вокруг столицы нескольких «зеленых» колец, которые должны были стать «легкими» этого сложного организма. Через Марьину рощу планировалось провести так называемый Северный луч — полосу парковых массивов, соединявших Останкинский парк и Самотечную площадь. Поскольку Северный луч не считался первоочередной задачей, это фактически «законсервировало» центр района и на пару-тройку десятилетий отложило снос индивидуального жилья. Благодаря этому и «хулиганские нравы» продолжали сохраняться. 

Очень трудно искать в темной комнате черную кошку, особенно если ее там нет

 
Сегодняшнее представление о «бандитской Марьиной роще» в первую очередь сформировано выдающимся фильмом Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя». Многие важные эпизоды напрямую «привязаны» к местности: магазин на Трифоновской, товарный двор Рижского вокзала, 7-й проезд Марьиной Рощи. Получилось очень достоверно (в немалой степени благодаря Владимиру Высоцкому, ставшему фактическим сорежиссером картины: его детство прошло по соседству, у Крестовской заставы), приметы времени переданы бережно, но к реальной истории события фильма имеют отдаленное отношение, ведь «Черной кошки» в Марьиной роще не было. Дело в том, что самая знаменитая банда послевоенной Москвы — миф.
  
Граффити "Место встречи изменить нельзя" в Марьиной роще.
 
О том, что лежит в основе этого мифа, специалисты и историки-любители спорят по сей день. Может быть, московская шпана подхватила «куйбышевский почин». В 1944-1945 годах в Куйбышеве действовала банда Николая Теплова, которую охотившиеся на нее оперативники назвали «Черной кошкой»: несколько раз на местах преступления обнаруживали черных котов и котят, отчего и возникло предположение об особой «бандитской метке». Может быть, «всплыла» какая-то старая воровская легенда. Факт остается фактом: панические слухи, действительно распространявшиеся по Москве и Подмосковью в первые послевоенные годы, опирались, помимо причуд массового сознания, на деятельность московских мальчишек, которые оставляли соответствующие рисунки на стенах и заборах — когда из озорства, а когда и из чувства социальной справедливости. Так, писатель Эдуард Хруцкий вспоминал, как они с приятелями нанесли подобную метку у квартиры подозреваемого ими в жульничестве работника торговли. Разумеется, уголовный элемент этой панической атмосферой всячески пользовался, но сплоченной, организованной преступной группы, постоянно использовавшей подобное «клеймо», — не было. История же банды Ивана Митина, которая кое в чем послужила братьям Вайнерам сюжетной основой для романа «Эра милосердия», к Марьиной Роще отношения не имеет; да и время другое, уже 1950-е…
 
 
Начиная 1960-х годов, Марьина роща стала все больше походить на обычный спальный район Москвы, застроенный стандартными «хрущевками». Облик ее значительно переменился в период подготовки к Олимпиаде 1980-го года: заасфальтировали и приукрасили улицы, снесли последнее ветхое деревянное жилье, «прорубили» Олимпийский проспект, построили кинотеатр «Таджикистан» (ныне театр «Сатирикон»). Ну а сегодня Марьина роща по своей инфраструктуре и внешнему виду ничем не хуже других столичных районов. Разве что уцелевших достопримечательностей не так много — и о богатом на события и трансформации прошлом можно узнать лишь на экскурсиях, проводимых в этой части Москвы, да из различных публикаций.